Адвокат Элины Сушкевич: «Обвинительный вердикт открыл бы ящик Пандоры»

Фото: Александр Подгорчук На фото: Элина Сушкевич и адвокат Андрей Золотухин

27 мая стало известно, что Первый апелляционный суд общей юрисдикции в Москве отменил оправдательный приговор Калининградского областного суда по делу об убийстве младенца калининградскими врачами Еленой Белой и Элиной Сушкевич. Это означает, что судебный процесс теперь начнется с начала и затянется на много месяцев. Рассматривать дело врачей будет другой судья облсуда и другой состав коллегии присяжных заседателей, которых еще сначала нужно будет заново отобрать. Слушания в суде первой инстанции продолжались четыре месяца и завершились 16 декабря 2020 года. Тогда РБК Калининград взял эксклюзивное интервью у адвоката Сушкевич Андрея Золотухина, в котором он рассказал об особенностях и сложностях процесса. В связи с отправкой громкого дела на новое рассмотрение редакция сочла возможным напомнить читателям эту историю и опубликовать полный текст того интервью.

Как получилось, что Вы узнали об этом деле и почему решили взяться за него?

Ко мне через общих знакомых обратилась сама Элина (Сушкевич — прим. РБК Калининград) в тот день, когда ее задержали. Затем, уже когда была избрана мера пресечения, мы связались. Я приехал, с ней поговорил, изучил документы, которые она мне показала, в том числе, постановление о привлечении в качестве обвиняемого. Изучил этот так называемый бред, где не было написано никаких мотивов, целей для совершения убийства. Ну, к тому же я на нее смотрел, я же видел, кто она такая — врач. Какое убийство, о чем идет речь? Поэтому ни тени сомнения не было, чтобы браться за это дело.

Началось все с того, что я вижу перспективу и понимаю, что есть определенные сложности, и мне нужен будет еще один коллега. Потому что это большое, сложное дело, большой объем. Дело тогда еще было на предварительном следствии, следователь производил следственные действия, допускал ошибки, нарушения прав, надо было это все фиксировать, жаловаться, ходатайства составлять, привлекать специалистов — одному адвокату тяжело это сделать. Элина меня спросила, есть ли у меня такой коллега. С Камилем Бабасовым мы раньше участвовали в процессе, поэтому друг друга уже знали, притерлись. Фронт работы просто определяли между собой, кто что делает, и шли к общему результату.

Многим непонятно, почему подследственного часто представляет несколько адвокатов…

Заметьте, как правило, во всех больших громких процессах, где много подсудимых, где резонансные уголовные дела — там несколько адвокатов. Потому что адвокат — он, конечно, профессионал, но он не гений, он чего-то может не знать, где-то может не быть опыта. Какие-то моменты бывают, что просто даже посоветоваться нужно, а в процессе с кем ты будешь советоваться? Со своим подзащитным, который сам от тебя ждет этого совета? Поэтому периодически нужно взвесить все, переговорить и принять общее волевое решение. Исключительно только для этого.

Какие-то ошибки допускало следствие на предварительном этапе?

Здесь вопрос не в том, что это следствие было проведено на каком-то низком или высоком уровне — оно просто проводилось очень однобоко.

Наша задача как раз и заключалась в том, чтобы как можно больше создать обоснованных сомнений того, что это вообще было именно так. Потому что плацента не исследовалась, мать не исследовалась, кровь не исследовалась. У следователя даже не возникало вопросов, когда эксперт ему в тексте заключения экспертизы указывает, что таким образом сывороточная концентрация магния в крови составляла столько-то столько-то в пересчете. Следователь должен был задаться вопросом, а какая кровь вообще, если она даже не исследовалась? Эксперт Чемезова в суде (в областном суде — прим. РБК Калининград) сказала, что там даже крови не было, чтобы ее забрать для анализов. Вот мы на такие моменты обращали внимание.

Фото: Александр Подгорчук

Официальный представитель Следственного комитета России Светлана Петренко сразу после вердикта присяжных (10 декабря 2020 года — прим. РБК Калининград) высказала на сайте ведомства позицию по поводу принятого решения. В частности, она пишет, что «следователи предельно тщательно отработали все возможные версии случившегося, исключая поспешность в решениях. Но, к сожалению, эмоциональные оценки, по-видимому, стали преобладающими над юридически установленными фактами и выводами экспертов». Что Вы на это скажете? Согласны?

Я скажу так: если какие-то эмоции и были у нас в процессе, то формировались они исключительно стороной обвинения, когда они привели потерпевших — это и мать ребенка, и ее сестра, которые рыдали, рассказывали о том, как они хотели этого ребенка. Больше других моментов с эмоциями у нас в процессе не было. Мы занимались только фактической стороной. А относительно позиции Следственного комитета… Я уже не раз это говорил и в прениях я даже об этом сообщил присяжным, что

Они все время говорили о том, что у них вот эти доказательства — факт переписывания истории (пациента — прим. РБК Калининград) и аудиозапись разговора Белой — что они прямо железобетонно подтверждают именно факт сговора, умысла и что это делалось исключительно для того, чтобы сокрыть убийство. Но по факту-то это не так. Потому что нам из допрошенных свидетелей никто не подтвердил, кроме одного — самого основного свидетеля Косаревой (зав.отделением новорожденных роддома № 4 Татьяна Косарева — прим. РБК Калининград) — что все это делалось ради того, чтобы сокрыть убийство. Все остальные сказали: оформить ребенка мертворожденным — это изменить медицинскую документацию, не более того.

А почему, как Вы считаете, Косарева так сказала?

Я не знаю цели и мотивы, сподвигнувшие ее изменить показания. Она изначально давала показания только, что ребенку оказывалась помощь, что никто его не убивал, что они с Элиной оказывали помощь ребенку до самого конца, магний никто не применял. В дальнейшем сам же государственный обвинитель у нас в прениях сказал, что сначала появилась экспертиза, которая выявила повышенную концентрацию магния, а затем появились показания Косаревой, которые она изменила. Но здесь можно гадать до бесконечности, что происходило на самом деле.

По поводу магния. Если он мог попасть в кровь младенца несколькими путями, а инъекция — только один из этих путей, то почему все-таки не удалось добиться экспертизы плаценты?

Плацента вместе с ребенком была выдана для захоронения фактически сразу же после того, как произошло вскрытие и были первые результаты судебно-медицинской экспертизы. У судебно-медицинских экспертов не было оснований полагать, что было какое-то отравление, что были какие-то сведения о передозировке медицинских препаратов. Поэтому, по инструкции, плацента, анализы — они не берутся для проведения экспертизы.

— если там нет этого магния, то тут другого варианта нет, как его могли ввести только парентерально (через инъекции — прим. РБК Калининград), а если он там есть и в повышенных дозировках, то это следствие применения магния самой матерью.

Эксгумация не допускается в таких спорных случаях?

Выявили магний в апреле, а комиссионная экспертиза первая по результатам была в июне (2019 года — прим. РБК Калининград). Ребенок умер в ноябре 2018. С ноября 2018 по июнь 2019 уже было бесполезно эксгумировать, находить, потому что плацента к этому времени уже была непригодна для исследований.

Фото: Александр Подгорчук

Что для Вас было самым сложным в этом процессе?

Самым сложным был в принципе сам этот процесс. Что он был с участием присяжных заседателей — для меня первый такой, что это был резонансный процесс, что это был процесс, в котором нам пришлось погрузиться в абсолютно неизвестный нам доколе мир — мир врачей, в его быт, в его спецтермины. Пришлось базовый курс пройти судебной медицины, педиатрии, гинекологии, неонатологии и токсикологии еще к тому же. Мы сидели, разбирали, погружались в это, и наша задача еще была, в том числе, погрузить в процесс этого всего присяжных. Очень много было узкоспециализированных вопросов и терминов, которые, на первый взгляд, непонятны — это все необходимо было расшифровывать. Вот комплекс всего этого и был главной сложностью.

В каких случаях дела рассматриваются с участием присяжных?

Есть определенные категории уголовных дел. Одна из категорий — это убийство, как простое так называемое, так и квалифицированное, например по найму, группой лиц по предварительному сговору, убийство малолетнего, как в данном случае было обвинение.

Расскажите, пожалуйста, кто и как присяжных отбирал? И как получилось, что все восемь были женщины?

Отбор идет совместный, все стороны участвуют. Нужно отобрать восемь основных присяжных и примерно 5-6 запасных. У нас были мужчины, они просто отсеялись. Поскольку процесс растянулся на пять месяцев, у нас, получается, четыре запасных выбыло. Отбор происходит по предварительным спискам. Списки формируются из голосовавших на региональных выборах людей. Кандидаты в присяжные — это жители Калининградской области. О них нам практически ничего не известно — известны их пол, возраст, образование, род занятий, дети у них есть. Они приходят, и стороны им задают вопросы: например, нет ли судимостей или есть ли родственники в правоохранительных органах, готовы ли вы ходить на заседания в течение длительного времени — вот примерно так проводится отбор. Стороны вправе заявлять отводы этим присяжным. Если эти все «круги» они проходят, то их отбирают. В идеале, конечно, желательно, чтобы было поровну: половина мужчин, половина женщин. Но практика по таким делам показывает, что это не имеет значения. Все присяжные — люди взрослые, со своим жизненным опытом, умеющие анализировать и делать выводы.

Многим непонятна история с этими вопросами, которые выносил судья на обсуждение присяжными. На первый вопрос они ответили «Нет, не доказано», а остальные шесть вопросов оставили без ответа. Что это значит? И почему тогда оправдательный вердикт, если столько вопросов без ответа?

Первый вопрос был задан: доказано ли, что младенцу в роддоме № 4 тогда-то тогда-то введен препарат магния сульфат в целях именно его убийства и что от этого препарата наступила его смерть. То есть, глобально, спрашивается, было ли это событие? Они (присяжные — прим. РБК Калининград) сказали «Нет, не доказано», поэтому отвечать на остальные вопросы уже не было смысла. Они подвергли сомнению само событие, что его вообще не существовало.

Фото: Александр Подгорчук

У Вас лично какая сложилась картина произошедшего в роддоме № 4 в тот день?

Родился ребенок в 4:30. Опять же, есть большие сомнения, что он родился именно в это время, поскольку мать изначально сказала, что он родился в 2 часа у нее. Во-первых, когда ее привезли в роддом (Замирахон Ахмедову, мать младенца — прим. РБК Калининград), уже было известно, что она на 23-24 неделе беременности и что у нее внутри 700-граммовый ребенок, очень недоношенный, с большим букетом заболеваний. Из признаков его жизнеспособности отмечалось только единичное сердцебиение. Он дышать не мог даже самостоятельно. В течение двух минут после рождения он не дышал, потому что к нему на роды не пришел неонатолог. Его подключили к ИВЛ (искусственной вентиляции легких — прим. РБК Калининград).

Вопрос первый, который задавался бы в случае разбора на комиссии минздрава: почему вы не вызвали изначально специализированную бригаду, вы что, не понимали, кто там родится? Вы умеете такие роды принимать, грамотные люди? Вы зачем на себя такую ответственность берете, если есть специализированная бригада, которая этим занимается? Хорошо. Не вызвали. Родился. И только потом, в 7:50 вызывается бригада регионального перинатального центра и через 15 минут приезжает Сушкевич.

Белая в своих показаниях сказала, когда ее допрашивали, что «Я пыталась спасти своих работников от последствий». Хотя она там вообще ни при чем, она приехала в 9 утра, ее перед фактом поставили.

А почему, когда это все выяснилось, обвинение не было предъявлено тем, кто дежурил в ту ночь и допустил эту ситуацию?

Потому что следствием была установлена причина смерти — отравление сульфатом магния. Эти врачи применяли сульфат магния? Нет, не применяли. Следствие шло только по этой колее, что магний применяла Сушкевич.

У Вас остались какие-то сожаления после этого процесса?

Сожалею, что у нас все-таки складывается вопреки мнению Национальной медицинской палаты, где Леонид Михайлович Рошаль неоднократно призывал перенять международный опыт: сначала необходимо самим врачам разобраться на своем внутреннем разборе. И только если подтверждается какой-то случай, то это передавать в руки правоохранительных органов — следователей, прокуроров и юристов, которые будут давать оценку этому всему.

Второе мое сожаление, что эксперт у нас вместо того, чтобы провести объективную экспертизу, решил заняться какими-то своими домыслами — он начал переводить одни расчеты из других, приводить в суде формулу пересчета и указывать, что сывороточная дозировка магния в крови такая-то. При том, что кровь, как я уже сказал, вообще не исследовалась. Если ты не можешь объективно ответить на эти вопросы, то ты так и говори, не занимайся выдумыванием. Меня это тоже очень сильно возмутило, что эксперт пришел и врал откровенно, пытался всеми силами и средствами свое мнение защитить, но никаким образом не мог обосновать.

Фото: Петр Старцев

Этот процесс может что-то изменить в судебной практике в отношении врачей?

За убийство у нас ни один врач не приговорен и нет в отношении него вступившего в законную силу приговора. Обвинительный вердикт открыл бы «ящик Пандоры» и позволил бы Следственному комитету обвинять врачей в убийствах, началась бы порочная практика, чего допустить нельзя ни в коем случае.

Глобальных процессуальных решений у нас здесь все-таки не было — процесс был с присяжными, это несколько другое. Что может измениться — это подход экспертов и врачей, которых привлекают для экспертизы, что они будут свое мнение и исследование основывать и выступать на строго научной и практической основе, а не на своих догадках и додумках, которые потом не могут объяснить. Они должны понимать, что они обвиняют врачей, тоже специалистов, которые знают и могут ваши слова на молекулы разобрать. И надеюсь, эти люди будут думать несколько раз и проверять все до конца прежде, чем озвучивать ложные выводы. Хотелось бы верить в то, что это дело на самом деле подведет определенную черту.

Очень многие врачи, с кем мне приходилось работать и с кем я общаюсь по сей день, опасаются уголовного преследования, особенно после того, как Элине Сушкевич было предъявлено столь чудовищное обвинение в убийстве своего пациента.

Такой резонанс и кампания в СМИ помогали вам или мешали?

Я думаю, нам это только помогало.

Насколько законным можно считать столь активное выступление в СМИ — параллельно судебному процессу — экспертов Национальной медицинской палаты в защиту подсудимых?

Мы не можем отвечать за врачей. Есть определенная инициативная группа, которая этот резонанс, видимо, поддерживала. Люди рассуждают простым путем: если будет доказано убийство врачей, то что дальше будет?

У меня мама — гинеколог, заслуженный врач России, и в ходе многочисленных наших разговоров она не раз говорила, что врач не всегда может и должен работать по определённому алгоритму, написанному кем-то. Бывают случаи, клиническая картина которых не описывается в научной литературе или в инструкциях. Поэтому где-то, для того, чтобы спасти пациента, требуется обоснованный риск. По рассказам и мамы, и знакомых врачей, нынешнее молодое поколение медицинских работников на этот риск не идет, потому как по инструкции не положено делать то-то. А опытный врач пошел бы на этот самый риск с целью спасения пациента. Поэтому это дело для докторов было важным, многие следили за ним, были уверены в невиновности Элины, и это придавало нам сил и уверенности в наших действиях.

Апелляция обвинением подана. Это будет скорее технический процесс или снова всё это поднимется наружу?

Там будет тоже битва, в апелляционной инстанции. Если они все-таки признают обоснованными доводы обвинения, то отменят (приговор) и направят дело на новое рассмотрение. Нас ждет тогда новый процесс — с другими присяжными и другим судьей. Апелляция по моим подсчетам где-то в марте, может раньше на месяц, может позже. Если отмена и отправка на новое рассмотрение, то где-то в апреле-мае только начнется заново отбор присяжных. Мы в прошлый раз начали в мае и к августу отобрались, затем к декабрю вышли на вердикт. Так что, примерно на год может затянуться.

Это интервью адвокат Андрей Золотухин дал РБК Калининград в конце декабря 2020 года